Заградотряд времени - Страница 37

К оглавлению

— Где твоя часть?

Я выматерился:

— Там же, где и твоя, наверное. Разбита. От батальона я один живой остался, вот к своим пробираюсь.

Похоже, мой мат успокоил их больше, чем документы.

— Покушать есть чего-нибудь?

Я развел руками.

— У тебя карта в планшете?

Я кивнул, подсел к командиру, открыл планшет и достал карту.

— Как думаешь, мы где?

Я попытался сориентироваться, потом ткнул пальцем:

— По-моему, здесь.

Командир, на петлицах которого было три шпалы, закатил глаза и захрипел.

— Жалко полковника, сил нет, — тихо сказал красноармеец. — Второй день я здесь с ним сижу. Как ранили его — тащил на себе, сколько мог, да уже невмочь, тяжел он больно.

Я дотронулся до груди командира. Что-то уж под гимнастеркой больно мягко, ребер не прощупать. Красноармеец насупился:

— Убери руку!

— Да ты чего? Я же только посмотреть хотел — он не умер, часом?

— Дышит еще, это не первый раз.

Минут через пятнадцать полковник пришел в себя.

— Нести сможете? — обвел он нас измученным взглядом.

— Попробуем. Только надо что-то вроде волокуши смастерить.

У бойца на поясе висела в чехле финка. Мы срезали две толстые жерди, очистили от сучков и просунули жерди в рукава шинели бойца, до того висевшую скаткой через плечо. Осторожно перенесли полковника.

— Ладно, я первый тащу, — предложил я.

Подобрал свое оружие, перекинул ремни через плечо.

Взялся за жерди, приподнял и потащил. Тяжел полковник, а с виду — вроде щуплый.

Жерди наезжали на кочки, корни деревьев. Полковник лишь зубами скрипел, когда сильно трясло.

— Крепись… командир… — обливаясь потом, хрипел я. — Вот дотащим тебя до… своих… в госпиталь определим.

Я замолк. Тащить и говорить одновременно было совсем невмочь.

Через километр я совсем выдохся. Опустил волокушу и повернулся к красноармейцу, шагавшему рядом:

— Теперь ты.

Боец взялся за жерди и потащил. Я шагал рядом. Потом обогнал:

— Иди за мной. На немцев, ежели нарвемся, я задержу — у меня автомат.

Боец лишь кивнул. На висках и шее его вздулись жилы.

Я оторвался метров на пятьдесят, передвинул МР-40 на живот.

Прошли мы совсем немного — метров пятьсот, когда красноармеец опустил волокушу.

— Все, не могу больше! — В изнеможении он рухнул на землю.

— Ну хорошо, давай передохнем. Потом я потащу.

Мы полежали на земле. Когда боец отдышался, я взялся за жерди:

— Иди впереди.

Я шел и шел, упираясь, как бык. И только когда почувствовал, что все — сейчас упаду, опустил жерди волокуши на землю. Боец без сил свалился рядом.

— Тебя как звать?

— Санькой.

— А меня — Петром.

С языка чуть не сорвалось — Сергеем. Но документы-то были на деда, на Петра.

Полежали, отдышались. Теперь тащить раненого наступила очередь бойца. Он подошел к волокуше и всмотрелся в лицо полковника.

— Слышь, Петр, по-моему, он не дышит.

Я подошел к раненому. Глаза его были закрыты, грудь не вздымалась.

— Зеркальце есть?

Санька покачал головой:

— Откуда? Что я — баба, что ли?

Я расстегнул гимнастерку полковника — хотел послушать сердце. В глаза полыхнуло ярким кумачом.

— У него что, знамя, что ли?

— Оно! Знамя полка. Из окружения выходили, он вокруг себя его и обмотал. Он что, вправду умер?

— Да погоди ты!

Я завернул на полковнике гимнастерку, приподнял тело и размотал знамя.

— Держи.

Санька принял бесценный груз.

Я приник к груди раненого, вслушался. Нет, не бьется сердце — тишина.

— Сань, похоже, умер твой полковник.

— Не может быть! — вскрикнул боец.

— Сам посмотри.

— Я мертвых боюсь.

Я полез в нагрудные карманы гимнастерки полковника, достал документы и положил себе в карман.

— Ты чего? — опешил боец.

— Дурак, знамя и документы погибшего своим передать надо. А полковника схоронить.

— Так бы и сказал, а дураком чего обзываешь?

По очереди, финкой, мы вырыли в мягкой земле неглубокую яму. Завернули тело полковника в Санькину шинель и опустили в могилу. В ногах я установил крест из жердей волокуши.

Протянул Саньке свернутое знамя:

— Возьми, на себя намотай.

— Почему я?

— У тебя гимнастерка, у меня — комбинезон, тесно мне будет. К тому же я сержант, а ты рядовой, значит, слушаться должен.

— Ты мне не командир. Мой командир полка — вон он. — Санька мотнул головой в сторону могилы.

— Ну и хрен с тобой, тогда сам и выбирайся.

Боец нахмурился, затем скинул гимнастерку, обнажив тощеватое тело, и, обмотавшись сложенным вчетверо полотнищем, натянул гимнастерку снова. На мой взгляд, заметно толще он не стал.

— Сам, в одиночку, идти не хочу. Ты теперь меня охранять должен, — заявил он.

Я фыркнул:

— Скажите пожалуйста, какая персона важная!

— Знамя у меня, — твердо сказал боец, — и теперь я вроде как на посту номер один.

Да, знамя части — святыня. Пока цело знамя — цел полк. Наберут новых командиров и солдат, и будет полк продолжать жить. Погибнет знамя — сгорит, скажем, или немцы захватят — все, конец полку. Расформируют бесславно, а имя полка покроется позором. Тут я Саньку понимал.

Мы встали, оглянулись на малозаметный могильный холмик у сосенки и пошли дальше.

Санька на ходу рассуждал:

— Что-то не пойму я тебя, Петр. По комбинезону ты вроде как танкист, автомат — немецкий, винтовка вон — с оптикой. Ты кто есть?

— Танкист, Саня. Танк сгорел с экипажем, один я только и успел выбраться. Автомат с убитого немца снял. А уж винтовку снайперскую после подобрал, когда к позициям нашего батальона вышел.